Неточные совпадения
Затем он неожиданно подумал, что каждый из людей в вагоне, в поезде, в
мире замкнут в клетку хозяйственных, в сущности —
животных интересов; каждому из них сквозь прутья клетки
мир виден правильно разлинованным, и, когда какая-нибудь сила извне погнет линии прутьев, —
мир воспринимается искаженным. И отсюда драма. Но это была чужая мысль: «Чижи в клетках», — вспомнились слова Марины, стало неприятно, что о клетках выдумал не сам он.
— Интернационализм — выдумка людей денационализированных, деклассированных. В
мире властвует закон эволюции, отрицающий слияние неслиянного. Американец-социалист не признает негра товарищем. Кипарис не растет на севере. Бетховен невозможен в Китае. В
мире растительном и
животном революции — нет.
«Ей все — чуждо, — думал он. — Точно иностранка. Или человек, непоколебимо уверенный, что «все к лучшему в этом наилучшем из
миров». Откуда у нее этот… оптимизм…
животного?»
Здесь уже я видел не мумии и не чучелы
животных, как в музеуме, а живую тварь, собранную со всего
мира.
Один — духовный, ищущий блага себе только такого, которое было бы благо и других людей, и другой —
животный человек, ищущий блага только себе и для этого блага готовый пожертвовать благом всего
мира.
С таким же успехом он мог бы сказать, что должно участвовать все человечество и даже весь
животный и растительный
мир.
Животный мир этих лесов весьма разнообразен.
Наш брат охотник может в одно прекрасное утро выехать из своего более или менее родового поместья с намереньем вернуться на другой же день вечером и понемногу, понемногу, не переставая стрелять по бекасам, достигнуть наконец благословенных берегов Печоры; притом всякий охотник до ружья и до собаки — страстный почитатель благороднейшего
животного в
мире: лошади.
Наружные признаки и явления финансового
мира служат для него так, как зубы
животных служили для Кювье, лестницей, по которой он спускается в тайники общественной жизни: он по ним изучает силы, влекущие больное тело к разложению.
Два врага, обезображенные голодом, умерли, их съели какие-нибудь ракообразные
животные… корабль догнивает — смоленый канат качается себе по мутным волнам в темноте, холод страшный, звери вымирают, история уже умерла, и место расчищено для новой жизни: наша эпоха зачислится в четвертую формацию, то есть если новый
мир дойдет до того, что сумеет считать до четырех.
Мне кажется, что наибольшую жалость вызывает неисполненность надежд, с которыми человек и
животное входят в
мир.
В самом сексуальном акте нет ничего индивидуального, личного, он объединяет человека со всем
животным миром.
Но, к счастью, между мной и диким зеленым океаном — стекло Стены. О великая, божественно-ограничивающая мудрость стен, преград! Это, может быть, величайшее из всех изобретений. Человек перестал быть диким
животным только тогда, когда он построил первую стену. Человек перестал быть диким человеком только тогда, когда мы построили Зеленую Стену, когда мы этой Стеной изолировали свой машинный, совершенный
мир — от неразумного, безобразного
мира деревьев, птиц,
животных…
— Это самое хищное, самое, некоторым образом, свирепое
животное во всем
мире.
Христианство признает любовь и к себе, и к семье, и к народу, и к человечеству, не только к человечеству, но ко всему живому, ко всему существующему, признает необходимость бесконечного расширения области любви; но предмет этой любви оно находит не вне себя, не в совокупности личностей: в семье, роде, государстве, человечестве, во всем внешнем
мире, но в себе же, в своей личности, но личности божеской, сущность которой есть та самая любовь, к потребности расширения которой приведена была личность
животная, спасаясь от сознания своей погибельности.
Любовь и мужчина составляют главную суть ее жизни, и, быть может, в этом отношении работает в ней философия бессознательного; изволь-ка убедить ее, что любовь есть только простая потребность, как пища и одежда, что
мир вовсе не погибает от того, что мужья и жены плохи, что можно быть развратником, обольстителем и в то же время гениальным и благородным человеком, и с другой стороны — можно отказываться от наслаждений любви и в то же время быть глупым, злым
животным.
Постепенно упрощаясь,
животный мир опускался в область
мира растительного, растительный роднился с кристаллами.
Меня не столько интересовали при этом «вредители растений» и средства борьбы с ними, сколько ощущения растений и загадочный
мир низших
животных.
По всему существу своему Аделаида Ивановна была кротчайшее и добрейшее существо в
мире: хорошо для своего времени образованная, чувствительная, сентиментальная, превосходная музыкантша — и не по ученью, а по природному дарованию, — она очень также любила поля, луга, цветы, ручейки и всех почти
животных.
За мгновение бывший воплощением воли, жизни и силы, он становится жалким образом единственного в
мире бессилия, превращается в
животное, ожидающее бойни, в глухую и безгласную вещь, которую можно переставлять, жечь, ломать.
Так сказал Соломону Бог, и по слову его познал царь составление
мира и действие стихий, постиг начало, конец и середину времен, проник в тайну вечного волнообразного и кругового возвращения событий; у астрономов Библоса, Акры, Саргона, Борсиппы и Ниневии научился он следить за изменением расположения звезд и за годовыми кругами. Знал он также естество всех
животных и угадывал чувства зверей, понимал происхождение и направление ветров, различные свойства растений и силу целебных трав.
Это борьба на жизнь и смерть, борьба за существование, как новейшие натуралисты определяют естественную смену поколений в
животном мире.
Но, сколько я знаю, нигде в
мире нет обычая, чтобы молодой хирург допускался к операции на живом человеке лишь после того, как приобретет достаточно опытности в упражнениях над живыми
животными.
Вот он, этот идеальный мозг, освободившийся от всех растительных и
животных функций организма! Уэллс в своем знаменитом романе «Борьба
миров» слишком бледными красками нарисовал образ марсианина. В действительности он гораздо могучее, беспомощнее и отвратительнее, чем в изображении Уэллса.
«Я думаю, — говорит мисс Кобб, — что великий устроитель всего сущего есть справедливый, святой, милосердный бог; и совершенно немыслимо, чтоб такой бог мог создать свой
мир таким образом, чтоб человек был принужден искать средств против своих болезней путем причинения мук низшим
животным.
Чуть двигающийся столетний старичок, с слезящимися глазами, шамкает только одни и одни три слова: любите друг друга! В таком человеке существование
животное чуть брезжится, оно всё съедено новым отношением к
миру, новым живым существом, не умещающимся уже в существовании плотского человека.
В нем можно найти и орлиность, и львиность, и другие душевные качества, образующие основу
животного мира, этого спектра, на который может быть разложен белый цвет человечества.
Характерно, что в греческом переводе LXX сон Адама обозначается как экстаз — εκστασις.] сначала (в гл. I) дается лишь общее указание на сотворение мужа и жены, а затем (в гл. II) рассказывается, как произошло творение, после того как Адам зрелищем всеобщей двуполости
животного мира был наведен на мысль о своем одиночестве.
Свой приговор Господь начал со змея, причем первая его часть (3:14) относится к
животному, осквернившему себя наитием зла, вторая же к змею духовному, дьяволу, которому все-таки не удалось изменить предназначение Божье о человеке и
мире: женственность, только что павшая в лице Евы, восстанет из своего падения в лице Той, Кто воспевается как «падшего Адама восстание и слез Евиных избавление».
Египетская религия своим обоготворением
животных, а еще более — сознательным соединением человека и
животного в образах богов с наибольшей остротой ощутила эту всеживотность человека или, что то же, человечность
животного мира.
И то, что змей вовлек жену в разговор о Боге, вступил с ней в духовное общение на такой почве, которая всецело составляла достояние их супружеского любовного единомыслия, явилось со стороны жены уже духовной изменой Адаму, как бы духовным любодейством с загадочным существом, по плоти принадлежащим к
животному царству, по духу же к какому-то чуждому и недоброму, для нее доселе неведомому
миру.
Адам и Ева, ощутившие друг друга как муж и жена, двое в одну плоть, находились в состоянии гармонии и девственности. Они были свободны от злой и жгучей похоти, были как женатые дети, которых соединение являлось бы данью чистой чувственности, освящаемой их духовным союзом. Они, будучи мужем и женой, по крайней мере в предназначении, не становились от этого самцом и самкою, которых Адам видел в
животном мире: «и были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились» (2:25).
Адам полнее и глубже ее знал духовную меру
животного мира, чтобы не счесть возможным учиться у змея мудрости и даже богопознанию.
И то, что называется звериностью и живостью в дурном смысле, есть болезнь, искажение
животного мира: художественному глазу удается подсмотреть неживотную, почти человеческую тоску о себе в глазах твари.
Как все
животное, человек мог и должен был в себе найти идеи или имена всех
животных и тем познать себя как живое средоточие
животного мира, печальника всего живого.
Она остается одной и той же в основе и тогда, когда Адам «давал имена»
животным, осуществляя тем самым свою софийную связь с
миром, и тогда, когда падшее человечество, после изгнания из рая, обречено было в поте лица возделывать проклятую Богом землю.
К тому же жена, созданная после мужа, была и духовно юнее его, ибо не имела того знания
животного мира, которое Адам усвоил еще до создания жены, когда нарекал имена
животным.
И если бактерии, паразиты и под. в больном состоянии
мира получили такое печальное назначение, то чем же они хуже одичавших
животных и даже озверевших людей?
Поэтому в человеке действительно резюмируется весь
животный мир, и в этом филогенезисе пока видят и различают лишь ничтожную часть.
А именно ему угрожала опасность чрез сознание близости и родственности своей к
животному миру утерять иерархическую свою высоту: чрезмерно приблизившись к
животному миру, он мог ниспасть до животности, затемнить свой духовный лик.
И конечно, опасность была наибольшею в области пола, где половой инстинкт, возбужденный зрелищем всеобщей двуполости
животного мира, недолжным образом проснувшись, мог затемнить в нем предчувствие о дремлющей в его недрах подруге.
И о чистоте и «идейности»
животного мира внятнее всего говорят птицы небесные, эти цветы его. уже самым своим бытием славящие Бога.
Как холод, мрак и туманы неодушевленной природы, так эти уроды
животной жизни ползут в душу человеческую, чтоб оттолкнуть и отъединить ее от
мира, в котором свет и жизнь.
Только по большому недоразумению можно относить Толстого к приверженцам этого «прекрасного зверя». Зверь одинок. Он полон силы жизни, но познавательною интуицией своего инстинкта соприкасается с
миром только для ближайших, практических своих целей. Высшее, до чего он способен подняться, это — сознание единства со своими детенышами или, — у роевых и стадных
животных, — до сознания единства со своей общиной. Живой
мир в целом для
животного чужд и нем, он для него — только среда, добыча или опасность.
И в теперешнем
животном мире мы видим много этой дисгармонии: лягушка и жаба нередко вываливается из страстных объятий самца с продырявленною грудною клеткою и растерзанными внутренностями; ночной мотылек упорно летит на обжигающий его огонь; краб теряет от испуга свои ноги; голотурия при прикосновении к ней выплевывает собственные внутренности; самки многих
животных жадно пожирают ими же рожденных детенышей.
«Весь
животный и растительный
мир не развивается от низшего к высшему, — утверждает Ницше.
Уже индивидуальность в
животном мире болит.
Не подлежит никакому спору тот факт, что половое влечение и половой акт совершенно безличны и не заключают в себе ничего специфически человеческого, объединяя человека со всем
животным миром.
Но в то время, как функции тела физиологичны и связаны с человеком, как с существом, принадлежащим к
животному биологическому
миру, форма тела связана с эстетикой.
«
Мир» есть порабощенность, закованность существ, не только людей, но и
животных, растений, даже минералов, звезд.